Я внушил бы вам веру, если бы мог, но это не в моей власти, и, значит, не в моей власти проверить, так ли оно было бы в действительности, как вы говорите. Но в вашей власти отказаться от наслаждений и проверить, так ли оно будет в действительности, как говорю вам я.
458. Порядок. — Мне было бы куда страшнее заблуждаться и лишь потом обнаружить, что в христианской вере сокрыта истина, чем, не заблуждаясь, твердо верить в ее истинность.
459. Христианская вера говорит о том, о чем чувства сказать не могут, но никогда не вступает в противоборство с ними. Она превыше чувств, но между ними нет противостояния.
460. Сколько нам понадобилось подзорных труб, чтобы открыть светила, доселе не существовавшие для наших философов! Священное Писание не раз оспаривали из-за поминаемого там великого множества звезд, громогласно заявляя при этом: “Их всего-навсего тысяча двадцать две, уж это мы твердо знаем!”
На земле растут разные травы — мы их видим. — Но с Луны их не увидели бы. — Эти травы обросли ворсинками, между ворсинок ютятся крошечные твари, а уж мельче их нет ничего. — О самомнительный человек! — Сложные вещества состоят из элементов, но вот элементы совершенно однородны. — О самомнительный человек! Тут пролегает некая еле заметная черта. — Не следует говорить, будто существует что-то недоступное нашему зрению. — Итак, говорить следует, как все, но думать — по-своему.
461. Покорность. — Порою должно уметь сомневаться, порою — проникнуться верой, порою — покорствовать. Кто не следует этим правилам, тот не в ладу со здравым смыслом. Иные люди не способны усвоить ни одного из них: они или всему верят как доказанному, ибо ничего не понимают в доказательствах, или во всем сомневаются, ибо не понимают, в каких случаях должно покорствовать общепринятому, или всему покорствуют, ибо не понимают, что в иных обстоятельствах следует пораскинуть собственным умом.
462. Блаженный Августин: разум никогда не стал бы покорствовать, если бы не считал, что в иных случаях покорность — его прямой долг. Следовательно, если он сам считает, что должен покорствовать, в подобной покорности заложена справедливость.
463. Покорность и умение здраво мыслить — вот черты, которыми отмечено истинное христианство.
464. Мудрость велит нам уподобиться детям: Nisi efficiamini sicut parvuli.
465. Отличительнейшая черта разума — его недоверие к себе.
466. Наивысшее проявление силы разума — в способности признать, что существует множество явлений, ему непостижимых; он слаб, если не понимает этого.
А если даже естественные явления превосходят его понимание, то что уж говорить о явлениях сверхъестественных!
467. Возлагать надежду только на исполнение всех обрядов значит покорствовать суеверию, своевольно отвергать обряды — значит покорствовать гордыне.
468. При таинстве исповеди, чтобы грехи были нам отпущены, необходимо не только их отпущение, но и покаяние, которое не будет настоящим, если оно не стремится к таинству. Точно так же не благословение снимает с врачующихся грех при зачатии, но желание зачать детей, угодных Богу, а непритворно такое желание лишь у тех, кто сочетается законным браком. И как не причастившийся таинству, но мучимый совестью может больше надеяться на отпущение грехов, нежели причастившийся, но не раскаянный грешник, точно так же дочери Лота, например, только и желавшие, что иметь детей, были целомудренней, хотя и не состояли в браке, нежели замужние женщины, этого желания не испытывающие.
469. Дабы обрести Бога, внешнее следует сочетать с внутренним, иными словами — следует преклонять колени, читать молитвы и т. д. в знак того, что человек, исполненный гордыни и не желавший покорствовать Богу, теперь покорствует Его творению. Ожидать помощи только от внешнего — значит быть исполненным суеверия, не желать внутреннее сочетать с внешним — значит быть исполненным гордыни.
470. Ибо не следует заблуждаться на свой счет: мы — и бездушные механизмы, и одушевленные существа, и, следовательно, убедить вас в чем-то можно не только с помощью очевидного. На свете так мало очевидного! Доказательства убедительны только для разума. Куда неотразимее доказательства обычая: он воздействует на автомат, который затем незаметно склоняет на свою сторону разум. Кто и когда доказал, что завтра снова наступит день и что все мы смертны? А вместе с тем, кому придет в голову оспаривать эти утверждения? Итак, убедил нас в них обычай, тот самый обычай, который множеству людей прививает христианство, который сотворяет их турками, язычниками, ремесленниками, солдатами и т. д. (Христиане обретают свою веру еще при крещении, их больше, чем язычников.) Наконец, обычай приходит на помощь и в том случае, когда разум уже узрел, в чем содержится истина, дабы напитать, окрасить живыми красками нашу веру, ежечасно грозящую от нас ускользнуть: слишком уж хлопотно все время искать доказательства, ее подтверждающие. Нам нужна необременительная вера, а как раз такую веру и дарует привычка, которая без всякого насилия, без ухищрений и доказательств побуждает уверовать в то, или другое, или третье, клонит к этому все отпущенные нам способности, так что наша душа сама собой целиком отдается помянутой вере. Если человек верует лишь по подсказке рассудка, меж тем как автомат в нем склонен верить противоположному, вера его шатка. Итак, верой должны проникнуться обе наши половины: рассудок, единожды и навсегда убежденный разумными доказательствами, равно как автомат, убежденный обычаем, накладывающим запрет на неверие. Inclina cor meum, Deusi.